Киевлянка Ирина ХОРОШУНОВА в дневнике 1941 года: «В шесть утра передача по радио началась с лозунга: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» на немецком»

«НА КРЕЩАТИКЕ СПОКОЙНАЯ, ДАЖЕ ВЕСЕЛАЯ ЛЕТНЯЯ ТОЛПА. НАРОДА МНОГО, НЕ МЕНЬШЕ НА УЛИЦЕ, ЧЕМ ДО ВОЙНЫ»

16 августа 1941 года, суббота.

Новостей нет. Сегодня не говорят уже, что упорные бои от Ледовитого океана до Черного моря. Говорят только, что из Василькова никак не могут выбить немцев. И еще говорят, что эвакуируются Хабаровск и Комсомольск-на-Амуре.

Сегодня утром И. В. Сталин принимал у себя представителей Англии и Америки по поводу декларации этих двух стран о строении мира после уничтожения всех нацистов. Не рано ли говорить о том, что будет после их уничтожения, если сейчас они все идут вперед и еще не терпят поражения! Трудно говорить сейчас о будущем благоустройстве мира. Сколько убитых, сколько покалеченных жизней, разрушенных стран, растоптанных кованым фашистским сапогом идеалов, стремлений! А что еще ждет нас впереди?

Все сейчас построено на контрастах. Погода стоит необыкновенная. В природе такая тишина, словно не бывает ветра, и дым из труб КРЭСа стоит ровным столбом неподвижно. Жарко днем. А в чистом небе самолеты, все время самолеты. Хотя бомб сегодня не было слышно. И только рвались совсем близко снаряды зениток и строчил пулемет. Наши женщины во дворе все время убегали из сада и прятались в парадные со своим вышиванием. В магазине уже больше порядка. Нюся и Галка помогают мне. Скоро уйдут женщины, которые делают переучет. И станет тоскливо. Временами кажется, что напрасно взялась не за свое дело.

17 августа 1941 года, воскресенье.

В городе тихо, изредка летают немецкие самолеты. На Крещатике спокойная, даже веселая летняя толпа. Народа много, не меньше на улице, чем до войны. Сегодня в магазинах есть хлеб, и ни одного человека в очереди. Уже кончилась хлебная вакханалия.

18 августа 1941 года, понедельник.

Ничего не понимаем. Мы сдаем и сдаем города. Сегодня утром радио сообщило о сдаче Николаева и Кривого Рога. Одесса, значит, отрезана. А у нас снова всю ночь и весь день непрерывная глухая стрельба. Снова канонада.

19 августа 1941 года, вторник.

Врагами взят Кингисепп. Это в ста километрах от Ленинграда. У нас сегодня тише, стреляли с утра, а потом перестали стрелять. Погода чудесная. На базаре много фруктов и овощей. В городе много цветов. Настроение неплохое. По-прежнему нет работы. В консерватории собирают учащихся и пытаются соединить с нею учеников муздесятилетки и техникума.

20 августа 1941 года, среда.

Сегодня появилось Одесское, Гомельское и Новгородское направления. Но ничего не говорят о взятых городах. И это уже хорошо. Война идет такими темпами, что если день нет особых известий, это уже хорошо.

В городе тихо, хотя стреляли упорно и, как говорит Нюся, густо целую ночь. Потом днем перестали стрелять. А вечером медленно пролетел бомбардировщик, но бомб не было.

21 августа 1941 года, четверг.

Шестьдесят дней войны. Наши дела лучше, чем дела на других фронтах.

Сегодня утром читали по радио обращение ЦК партии и Совнаркома к Ленинградскому населению. В обращении призыв к ленинградцам бороться до последней капли крови за Ленинград. Мы понимаем, что там очень трудно. И страшно за город Ленина, за колыбель революции. Вечерние известия — три направления: Новгородское, Одесское, Гомельское.

22 августа 1941 года, пятница.

Вчерашнее радио: сдан Гомель.

25 августа 1941 года, понедельник.

Событий очень много. Они разворачиваются быстрее, чем можно их записать. Сегодня появилось Днепропетровское направление. На остальных фронтах — ожесточенные бои.

Продукты совсем исчезают из города. Но хорошо, что работают столовые. И даже неплохо кормят. В Кубуче можно пообедать за 2 рубля. За хлебом снова очереди, но никто не остается без него.

По-прежнему идет мобилизация на окопы. Многие не хотят идти работать на них.

Нюся и Галка много помогают мне в магазине. Сейчас уже в нем почти совсем порядок. И даже уже четыре дня торгуем. Покупателей довольно много. Больше всего спрашивают классиков и медицинскую литературу. Не знаю, чем объясняется то, что люди тратят довольно большие деньги на приобретение книг. Покупают полные собрания сочинений классиков, которые стоят иногда более ста рублей. Приходит много военных. Большинство из них ничего не покупает. А очень хотелось бы им книги купить. Но некуда их взять с собой. Придут, попросят посмотреть книги. Поговорят немного. Некоторые охотно расскажут о себе, другие просто подержат книгу в руках. Вернут и уходят. Ребята покупают учебники.

В субботу еще было распоряжение начать 1 сентября учебный год. А сегодня вдруг приказ из Наробраза: до особого распоряжения учебу не начинать и направлений учителям на работу не выдавать. Это, как мне сказали в Академии, в связи с тем, что к Киеву подошли очень большие силы немцев, а наших войск еще больше. И снова подтверждение, что товарищ Сталин сказал: Киева ни под каким видом не отдавать.

Вот и живем мы все время, как на вулкане. Снова в городе ожидание скорых и страшных боев. Уже несколько дней в Киеве существует «частная торговля» — мальчишки продают газеты и конфеты-подушечки. Сегодня совсем тихо. Только один самолет был над городом.

Сейчас совершенно невероятная темнота, хотя небо ясное, и звезды как-то особенно ярко сверкают. Не видно собственной руки. Со стороны Телички видны вспышки и очень неясно слышны выстрелы. Во дворе фосфорическим светом сверкают глаза кошек. Мало кто спит. Слышны тихие голоса тех, кто сидит во дворе.

«ВОЙНА ПРИНИМАЕТ НЕИМОВЕРНЫЕ РАЗМЕРЫ. ЧТО ОБОЗНАЧАЕТ ЭТО ДВИЖЕНИЕ НЕМЦЕВ, КОТОРОЕ НЕ ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ НИГДЕ?»

28 августа 1941 года, четверг.

Я отношусь к числу счастливцев, так как я работаю. И это правда. Когда работаешь, даже война словно дальше.

---

---

29 августа 1941 года, пятница.

25 числа сдали Новгород. А сегодня сказали, что сдан Днепропетровск. В народе говорят, что его сдали без боя, а другие утверждают, что там были страшные, ожесточенные бои.

Война принимает неимоверные размеры. Что обозначает это движение немцев, которое не останавливается нигде? И хотя они несут огромные потери, хотя все равно у меня и у многих других крепка уверенность, что победим мы, а не они, все равно факт остается фактом — они идут вперед, они забрали уже огромную территорию, и до сих пор их наши войска не отогнали назад.

Мы ничего, ничего не понимаем. Временами охватывает такой страх, какой-то животный ужас, с которым невозможно справиться. А временами, чаще, мы все еще ждем решительного перелома, поворота в войне, который должен быть, но который так запаздывает.

Город снова полон слухами. Кто-то говорит, что есть приказ о сдаче Киева. Мы считаем, что это провокация. Все говорит об обратном. Киев будут защищать. Очень много наших войск стянуто к Киеву. И вчера был в оперном театре митинг интеллигенции Киева. На нем снова и снова говорили о том, что Киев был и будет советским. На митинге выступал Бажан. Значит, он в Киеве. Это очень хорошо.

Первого школы не начнут занятия. Но это не только у нас. В Харькове тоже есть распоряжение начать учебный год 15 сентября. Дети без конца приходят за учебниками. И очень много народа приходит за книгами.

Мне казалось, что в наше напряженное и безденежное время книги не будут покупаться. А меж тем я ежедневно продаю книг на сто пятьдесят и больше рублей.

Приходят военные врачи. Они жадными глазами смотрят на книги, говорят о том, как хотелось бы их купить. Но покупают только самое необходимое, а чаще не покупают ничего. Куда им брать книги в их боевую обстановку! Вчера пришел боец. Он просил какую-нибудь книгу для чтения, только чтобы там не было войны.

«Скучно, когда не стреляют. Тогда бы почитать чего-нибудь, — говорил он. — Не знаю только, успею ли прочесть. Может, сегодня ночью убьют, и книгу не прочту». Он приехал с фронта и снова возвращается на фронт, который в 30 или 40 километрах от нас.

А второй боец попросил у меня сегодня какой-нибудь «рoман». «Нам, — говорит, — теперь только рoманы можно читать». И купил несколько книг Салтыкова, Чехова и Немировича-Данченко.

Жизнь идет каким-то своим чередом. Ездят на окопы. Стоят в очередях. Возле моего магазина и кондитерской целый день крик и шум. Очереди запрудили весь тротуар. Там продают патоку и повидло. Снова открылся военный магазин. В него прикрепили с большими строгостями комсостав со всего города. И там теперь бог знает что творится. Много раз извиваясь, очередь занимает все тротуары вокруг магазина.

На Крещатике песочные баррикады, растекшиеся от дождя, обиты досками, и возле них дежурят бойцы коммунистических бригад.

Работы по-прежнему нет в городе. Без конца приходится отказывать просящим работу. Просто сил никаких нет. Слава Богу, у нас дома немного успокоились. А то приехал Степан и заявил, что Татьяна должна ехать с ним, куда он с батареей, туда и она. Шурку хотели оставить у нас. Леля в ужасе. Татьяна плакала все время. Было от чего «вспухнуть». Как оставить ребенка у нас на полную неизвестность? Как отпустить Татьяну на фронт в такие страшные условия?

Но вчера стало известно, что никуда Степан не едет. И настроение у него совершенно упадническое. Говорит, что поражение наше неизбежно, надеяться не на что. Мы немного успокоились за Татьяну и Шурку, но на душе черно. Страшно перед будущим, хоть и стараемся крепиться.

Ночь темная, хоть снова выполз тонкий и яркий месяц. Звезды особенно яркие на темном небе. Теперь ночи холодные. И днем все время было прохладно. Только сегодня немного потеплело. Пока писала, было все время тихо. А вот сейчас где-то далеко звук бомбы. Или дальнобойное орудие.

Грустно. И очень трудно бороться с подступающим отчаянием. Что-то принесет нам утреннее сообщение по радио?

«ВЧЕРА ПОЯВИЛИСЬ АФИШИ ОБ ОТКРЫТИИ 4 СЕНТЯБРЯ СЕЗОНА В ЦИРКЕ»

31 августа 1941 года, воскресенье.

Сегодня снова светит яркое солнце, радио играет веселые песни, а со стороны Сталинки непрерывно громыхают орудия. Стреляют часто, и временами кажется, что очень близко. Вчера откуда-то появились слухи, что возле Киева переходят на позиционную войну. Возможно, Киев хорошо укреплен, окопов вырыли достаточно. А больше всего говорят о блестящих возможностях нашей артиллерии. Вчера и сегодня по радио сообщения об упорных боях на всех фронтах.

Состояние неизвестности нынче не так угнетает. По всем признакам нет сейчас непосредственной опасности Киеву, хотя канонада слышна непрерывно.

Вообще же чего-то ждут. Снова деревья и тротуары мажут белой краской. Это значит — предполагаются очередные передвижения войск по улицам. Вероятно, этого не делали бы, если 4бы думали об отступлении.

И, может быть, оттого, что очень трудно примириться с мыслью, что немцы могут быть в Киеве, не исчезает, а, наоборот, укрепляется уверенность, что Киев не отдадут.

Каждое новое проявление жизни вызывает радость. Так, например, вчера появились афиши об открытии 4 сентября сезона в цирке. Разумеется, радуемся не тому, что будет цирк, а тому, что, значит, оживает заглохшая жизнь, и что, значит, не безнадежно еще наше положение.

В магазине все одинаково проходят дни. Покупатели бывают беспрерывно. Покупают художественную литературу. Спрашивают преимущественно классиков. Часто приходят бойцы. Они покупают книги, не считая деньги. Иногда поговорят, пошутят, настроение у них чаще всего ровное, спокойное. Но бывает, что придет боец, грустно, грустно посмотрит на книги, постоит тихо и уйдет. И ничего не скажет. Сегодня молодой лейтенант-артиллерист купил и повез на передовую полное собрание сочинений Толстого. Бывают мучительные минуты в магазине. И много их. Это когда приходится говорить, что нет работы, и отказывать приносящим книги на продажу. У меня есть жесткая норма на покупку старых книг, установленная бухгалтерией Академии. Иногда жалко людей, я ее нарушаю. И получаю строгие внушения.

Очень много безработных.

В новом корпусе университета появились новые жильцы. Это девушки-дружинницы, которые считаются мобилизованными. По мере надобности их посылают на работу в госпитали. Некоторые из них одеты в военную форму.

В Киеве сейчас Безыменский. Будет его авторская передача по радио. Киевские композиторы, немногие оставшиеся в городе, собираются писать музыку на его стихи.

Вечером вчера было тихо часов до десяти. А потом началась канонада. Стреляли, как никогда, часто, не переставая, и выстрелы следовали один за другим, как один сплошной перекатывающийся гром. Канонада приближалась и удалялась. Говорили, что слышали свист снарядов. Никто не спал, а несколько человек сидели во дворе. В час стрельба прекратилась.

Ночью у нас уже с давних пор дежурят в парадных военные. Они обычно тихо спрашивают: «Кто идет?». Но сегодня ночью, часов около трех, кто-то побежал, тяжело стуча сапогами. Его громко окликнули. Он побежал назад. А военные задвинули стоящие у нашего дома рогатки, чего раньше никогда не делали. Очевидно, ждали ночью чего-то. Сейчас идет дождь, и снова близко стреляют. Странная закономерность: всегда, как только идет дождь, больше стреляют.

Вчера оказалось, что все институты Академии оканчивают свое существование в Киеве. Остается только библиотека и магазин.

7 сентября 1941 года, воскресенье.

Мне пришлось проваляться в постели несколько дней. Заболела. Потому и перерыв в дневнике.

Все эти дни тихо. Сегодня где-то далеко стреляют, но выстрелы слышны, только если быть в саду. Тихо и по ночам. Даже странно это. Изредка летают самолеты. Совсем редко бьют зенитки, но это уже не считается стрельбой.

Когда стреляют, кажется, что наши дела хороши. Крепнет надежда, что Киев не отдадут. Уже осень. Дали за Днепром делаются более прозрачными. Солнце менее ярким. Совсем короткими становятся дни. Киев не изменился внешне. Так же ровными столбами подымается дым из труб КРЭСа. Так же белеют дома на Подоле и в гавани. И так же бежит Днепр под мостами среди зеленых еще берегов. Лето прошло, не знаем, каким оно было. Может быть, и не было его вовсе.

За все дни никаких новых сообщений по радио. Бои на всем протяжении фронта. 3-го числа сообщили о сдаче Таллина. Мы знаем уже, что если некоторое время не говорят в сообщениях о направлениях, где идут бои, значит, что-нибудь снова сдают. Что обозначает наша передышка?

---

---

Есть много обнадеживающих начинаний. Во-первых, завтра начинается во всех школах Киева учебный год. Начинают заниматься десятилетки и другие средние специальные школы. Нюся завтра начинает регулярно работать. Она будет читать историю музыки и руководить предметной комиссией в музыкальной десятилетке. Будет работать и вечерняя консерватория.

С завтрашнего или даже с сегодняшнего дня начинает работать музыкально-драматический украинский театр. Играть будут в помещении оперного театра. Организуется военный драматический театр.

Но зато продовольственный вопрос в городе все усложняется. В магазинах нет ничего. Пустые прилавки, и нет даже продавцов. К концу дня в магазинах на Крещатике появляется колбаса, иногда холодное и сырые котлеты. Тогда там смертоубийство — свалка. В очередях стоят по три-четыре часа и часто уходят с пустыми руками.

Спасают очень столовые. Их еще довольно много. Варят в них преимущественно какой-нибудь суп. Но это прекрасно, потому что хлеба в столовых еще хватает. Мы все получаем по 600 грамм хлеба в день. И после раздачи хлеба по карточкам продают еще оставшийся в магазинах.

На базарах есть овощи, фрукты, молоко. Жиров нет. А имеющиеся в продаже стоят недоступно дорого. Крестьяне беззастенчиво пользуются нашими затруднениями. Они выменивают у горожан целый хлеб за одно яйцо!

Голода нет. Но приближение его страшным призраком поднимается впереди. Спасти от него нас может, только если Киев будет оставаться советским. Тогда будет и хлеб. Сейчас к Киеву остались два незанятых пути — от Нежина и от Полтавы. Если их отрежут, мы останемся в мешке.

«ВЧЕРА ВСЕ ШКОЛЫ ЗАНИМАЛИСЬ. В ШКОЛАХ ЕСТЬ БУФЕТЫ, И ДЕТИ МОГУТ ПРИЛИЧНО ПОЕСТЬ»

9 сентября 1941 года, вторник.

Никаких особенных новостей нет, кроме того, что после вчерашней осени светит снова солнце и снова тепло.

Новости есть, но я их еще не знаю. По радио передали, что наши отобрали какой-то город. Какой — не разобрала из-за шума трамвая.

Вчера все школы занимались. В школах есть буфеты, и дети могут прилично поесть. В буфетах есть даже масло, о котором уже все давно забыли.

10 сентября 1941 года, среда.

Вчерашний город — Ельня, недалеко от Смоленска. После тяжелых боев наши отбили его у фашистов.

13 сентября 1941 года, суббота.

Сегодня сообщили по радио о сдаче Чернигова. Вечером сказали, что вражеские войска идут в направлении Брянска. Это значит, что их клин все расширяется. Недаром говорили, что у нас будут еще большие территориальные потери. Харьков бомбят. Об этом пишут уехавшие киевляне. Одесса держится. Держимся и мы.

Снова позавчера целый день шли войска по городу в одну и в другую сторону. Шли они под проливным дождем. Погода была ужасная. Вчера потеплело, но по-осеннему: ночи темные и холодные. В городе сравнительно тихо. Самолетов нет, но почти все время стреляют, правда, с перерывами и далеко. Иногда вдруг слышны быстрые и частые выстрелы. А потом снова тишина.

Стреляют все время со стороны Сталинки ( с 1963 года село Квитневое (Квітневе) Малинского района Житомирской области. — «ГОРДОН»). В темноте ночи видны вспышки, словно где-то зарницы блещут или идет трамвай. Но ни того, ни другого быть не может. Где-то бьются наши. Город все время тихий, присмиревший. Когда несутся трамваи или машины, тогда шумно, как в довоенное время. А когда нет их на улицах, тогда так тихо, как в деревне. И только громкий голос радио отчетливо и далеко слышен.

В 19.00 под рупорами собирается не­большая толпа: слушают последние известия. Но в большинстве случаев Москву забивают немцы. И тогда в булькающих, свистящих звуках ничего разобрать нельзя. Все плохие известия передают в шесть, а потом в семь утра. В 19.00 повторяют утренние известия. Московские передачи повторяют в 14.00.

Радио — великая вещь. Очень много людей, не имеющих известий от своих, разбредшихся в разные концы нашей страны, находят их при помощи радио.

---

---

На базарах цены растут неимоверно. Общественные столовые работают. Но качество обедов все снижается. О сладком нужно забыть. В очередях можно выстоять только патоку или тыквенное повидло. Те, кто работает, как и раньше, ничего не могут достать. Счастье, что хлеба вдоволь. Оказывается, Академия не вся выехала. Остались все музеи, ботанический сад, библиотека и магазин. Работают школы. Ребят в школах хорошо кормят.

Вчера пришли в магазин два командира. Выразили удивление, как спокойны киевляне. Говорят, что везде, где они проезжали, народ тревожный, взволнованный и перепуганный. А в Киеве все работают и живут, словно фронт очень далеко. Это радостно слышать. Но посмотрели бы они на Киев в первых числах июля!

Катастрофический характер принимает отсутствие работы. Даже те, кто работает, далеко не все имеют полную загрузку. Многие работают полдня. И всем не хватает на жизнь. Мало кто работает по специальности. Ежедневно приходится отказывать просящим работу. Очень это тяжело.

В магазине спокойно. И я постоянно мысленно благодарю товарищей, которые меня в него определили. Покупателей немного, но все же торговля не замирает. Кое-что покупаю у людей и продаю в день рублей на 150-200. По-прежнему больше всего спрашивают медицину, а еще больше — художественную литературу.

Больше всего приходят бойцы с фронта, молодой комсостав. И чаще всего их отношение к книгам проникнуто каким-то особым чувством теплоты и благородства. Не могу припомнить ни одного случая грубости или даже просто критических замечаний в адрес нашей литературы, что так часто позволяют себе некоторые покупатели.

За день насмотришься на каких угодно людей. И в этом калейдоскопе лиц великолепно отражается настроение города — ровное, спокойное, пришибленное. Уже мне кажется, что я давно, давно работаю в магазине. И если две недели тому назад я смущалась при необходимости завернуть книги, то сейчас я чувствую себя исконным работником прилавка. Словно я никогда ничем другим не занималась.

14 сентября 1941 года, воскресенье.

Пишу при тусклом свете свечи. Глубокая ночь.

Сегодня все время стреляют. Стреляют далеко и глухо, но непрерывно. Днем, когда улица шумит, выстрелы не так слышны. Но ночью их непрерывный гул один висит в воздухе. И некуда от него уйти. Но не от гула канонады хочется уйти, а от жуткого сознания, что вот мы спим в своих теплых постелях. А так близко за городом бьются непрестанно, и днем и ночью, такие же люди, как мы. Бьются и умирают. И десятки тысяч детей не увидят больше своих отцов, а матери — своих сыновей, молодых ребят с грустными глазами, тех, что огрубевшими руками с такой особенной теплотой трогают книги, которые им некуда взять. Вот от этого сознания некуда уйти.

А город живет своей жизнью. Стоят очереди за маслом, за патокой. Радио громко поет свои нескончаемые песни или рассказывает бесчисленные боевые эпизоды. Хозяйки стирают белье и варят обед. Учреждения работают. Работают заводы, электростанция, телеграф. Все идет своим обычным порядком, несмотря на то, что со стороны Сталинки непрерывно доносится гул канонады.

И снова, хотя, казалось бы, можно было уже привыкнуть, подступает к горлу тяжелый комок, не слез, нет, а какой-то тяжести, словно ноющей боли.

С утра собирался дождь, а сейчас выглянуло солнце. С улицы доносятся веселые детские голоса. Но сквозь все уличные шумы, не переставая ни на минуту, слышится глухой артиллерийский бой.

Новостей же нет вообще никаких. Писем нет ни от кого. И дни похожи один на другой. Только сегодня больше, чем обычно, стреляют. Вокруг Киева очень тревожно.

Мои молодые покупатели-бойцы рассказывали, что хотели поехать в Харьков — их отпустили на несколько дней. И не смогли выехать. Во все стороны пытались проехать, но ничего не вышло.

Вдруг началась паника. Выстрелы послышались ближе, совсем близко несколько разрывов. Вверх по улице Ленина побежали с Крещатика. Кто-то побежал из очереди, что стоит за патокой. Говорят, это снаряды, один или несколько, разорвались возле Бессарабки.

Неважные сведения приносят приходящие. Нежин взят немцами. В Прилуках, Ромнах паника. Их окружают. И самое ужасное, что панический страх в армии. Мои фронтовые посетители, они очень грустные сегодня, говорят, что есть случаи паники в комсоставе.

Дороги запружены машинами, которые устремляются в глубь страны.

Страшно, очень страшно.

«КТО НЕ УСПЕЛ ВЫЕХАТЬ ИЗ КИЕВА, УЖЕ ЗАСТРЯЛ. МЫ ОКРУЖЕНЫ. ЧТО ТЕПЕРЬ БУДЕТ С КИЕВОМ? ЧТО БУДЕТ СО ВСЕМИ НАМИ?»

15 сентября 1941 года, понедельник.

Сегодня весь день ушел на пилку дров и получение продуктовых карточек. Будем прикреплены к магазинам и организованно будем получать продукты. Это просто прекрасно.

16 сентября 1941 года, вторник.

Теперь мы действительно живем на фронте. Вчера стреляли целый день. Стреляют все дни. А сегодня утром без четверти шесть началась канонада. Начался, как говорят, ураганный огонь. Стреляли временами настолько близко, что дрожали окна. И близко слышны разрывы. Летали тяжелые бомбардировщики. Мы уже отвыкли от них.

Нюся не знала, пускать ли Галку в школу. Но Галка все-таки пошла. Когда пришла в школу, была самая сильная канонада, и оконные стекла в классе вылетели на улицу. Ей порезало руку.

Несмотря на запрещение, ребята убежали из школы, потому что на улице Саксаганского, совсем близко от школы, разорвался большой снаряд. Сегодня снаряды рвались в Лавре, на Лукьяновке. Несколько снарядов было на мосту, что идет к Соломенке. Рвались у вокзала, на Рогнединской, на Госпитальной, на Пушкинской в 35-м номере. Это то, что ближе к нам. А уж о Сталинке и Соломенке говорить не приходится. Как-то все время тихо со стороны Пущи, на Куреневке. Наши батареи стоят в Николаевском парке, в Ботаническом саду. Стреляют оттуда. И в библиотеке все ждут попадания снарядов в нее, потому что, нащупывая огневые точки, немцы будут стрелять по домам, как бьют уже сейчас.

О жертвах говорят немного, но они есть в большом количестве. Бьют немцы из Пирогова.

В Николаевский парк все время возят снаряды и не разрешают пешеходам ходить по той стороне, где парк. Нюся забрала из дому мокрое белье. Будет стирать на Андреевском спуске, потому что у них на Саксаганского небезопасно. Вчера объявили о сдаче Кременчуга, который, говорят, был сдан еще 9-го числа.

В народе говорят, что взяты Прилуки и Лубны. И это подтверждается тем, что все учреждения, вывезенные из Киева недавно, вернулись снова в город. Вернули Облздрав, Облсобес и многие другие. Говорят, что все правительство Украины снова в Киеве, а до этого времени мы жили, по сути, без власти. Но и сейчас мы не очень ее чувствуем. Правда, в газете напечатана статья секретаря ЦК КП(б)У Лысенко о том, что Киев был, есть и будет советским, в чем он клянется народу. Всю армию от Прилук и Лубен стянули к Киеву. У меня ежедневно самые свежие сведения от военных, которые по-прежнему приходят в магазин.

Кто не успел выехать из Киева, уже застрял. Мы окружены. Что теперь будет с Киевом? Что будет со всеми нами? Сдавать Киев никто не собирается. А на победу сейчас мало надежды. Моя уверенность в том, что Киев не сдадут, начинает колебаться. Это ужасно. Подсознательно ждем, что извне наши бросят большие силы и прорвут кольцо. Но почему это не делается? Будет ли это когда-нибудь?

Письма писать бесполезно. Почты нет. Продукты, которые вывезли раньше, сегодня снова привезли в Киев. Тревожный теперь город. Хоть и шумно на улицах, но шум этот взволнованный, необычный. Спешат машины. Они сегодня мчатся быстрее и чаще, чем всегда, и, как люди, имеют встревоженный вид, закамуфлированные, грязные.

Очереди стоят. Но если близко слышны разрывы, разбегаются вспуганные в разные стороны. И так нелепо, что частые выстрелы перемежаются с веселыми песнями, которые поет громкое радио на всех углах. Вот сейчас передают «Письмо Татьяны», а аккомпанируют ей разрывы снарядов и выстрелы орудий.

А люди? Настороженные одни, испуганные другие, спокойные или взволнованные, спешат, бегут или медленно, словно гуляя, бродят по городу.

С утра было серо и холодно. Но потом тучи разорвались. И сначала стояли в небе неподвижно перламутровые барашковые облака. А потом к вечеру оно совсем очистилось. Небо было светлое, и прохладой веяло от его осенней голубизны. И солнце, садясь, отблескивало ярким алым светом на стеклах домов. И почудился в этом огненном свете кровавый отблеск далеких пожаров.

Вечером принесли тяжелое известие: убита подруга Татьяны — Лида Банина. Убита в Прилуках. Снаряд попал во двор штаба, где она работала. Она перебегала через него. Нашли только ее голову.

Мне жаль нашу молодежь. Они прожили только двадцать лет. Из семи человек «хабаровцев» нет уже двоих. И Татьяне грустно, она не плачет, только глубокое отчаяние в глазах, спрашивает: кто же из нас на очереди? Если так говорят старики, это в порядке вещей. Но когда так говорит молодежь, делается очень больно.

Когда слышишь, что убито пять, десять, двадцать тысяч человек, делается страшно и грустно, от сознания того, что погибло столько человеческих жизней. Но когда слышишь о смерти одного, но человека, которого близко знал, это сознание бывает просто нестерпимым. Ибо знал этого человека живого, и мертвым его нельзя представить. Так и Лида — молодая, веселая, никак не совмещается в сознании с известием о ее смерти. Боимся за Степана. Он прислал свои вещи и пишет, что, очевидно, с винтовкой придется защищать Киев. А меж тем он месяц сидит вместе со своими бойцами на батарее и ничего не делает. И теперь он также в кольце вместе с огромной армией возле Киева.

Что будет со всеми этими десятками тысяч людей? С ними и с нами. Спасение может быть лишь в прорыве кольца. Но для этого нужно чудо. Будет ли оно?

«ОЧЕВИДНО, В ЛЮБУЮ МИНУТУ МОЖЕТ НАСТУПИТЬ МОМЕНТ, КОГДА НАДО БУДЕТ ЗАСЕСТЬ В ПОДВАЛ. И НЕИЗВЕСТНО, МОЖНО ЛИ БУДЕТ ВЫЙТИ ИЗ НЕГО»

17 сентября 1941 г., среда.

Весьма оживленно в городе. Кольцо сомкнулось, оно все сжимается. Войска все сдвигаются к Киеву. Начальники, которые хотели выехать, все вернулись назад. Всех раненых, направлявшихся в Полтаву, Прилуки, Лубны, привезли в Киев. Только в одной детской больнице возле Зоологического сада их 1,5 тыс. человек.

Все продукты свозят в Киев. Свозят и все снаряды. По городу носятся машины. Чувствуется возбуждение во всем.

Увеличились очереди за хлебом. Теперь работающие получают по 500 грамм, а остальные по 300. Вчера в районе вокзала и Красноармейской хлеб привезли лишь вечером. Сегодня по городу магазины продают сливочное

(Продолжение следует)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter